Война выгодна бездарным. Талантливым всегда выгодней мир.
Предсказание американского отца
Этот рассказ является частью цикла под названием «Мое поколение: Собрание рассказов» писателя Уильяма Стайрона. Стайрон написал этот рассказа для журнала «Lifemagazine» в феврале 1991 года. Он должен был стать частью спецвыпуска на тему наземного вторжения в Ирак во время войны в Персидском Заливе. Рассказ так и не был опубликован, поскольку в марте 1991 года была достигнута договоренность о прекращении огня.
В июле 1943 года мне исполнилось 18 лет, и я служил в морской пехоте в чине рядового уже около 5 месяцев. Война американцев с японцами и немцами еще не достигла своего экватора. Простодушное и оптимистическое выражение моего лица на фотографии тех лет, что сохранилась у меня, напоминает мне похожие выражения на лицах тех молодых морпехов, готовящихся к войне в Саудовской Аравии. Я немного чувствую тот реальный страх быть раненным или убитым. Театр военных действий на Тихом океане был далек от нас. В то время, там проходили ужасные сражения с многочисленными жертвами: на Соломоновых островах, с многочисленными потерями в Новой Гвинее и на Алеутских островах, — массовая гибель людей была для меня лишь отдаленной абстракцией; кроме того, я жаждал испытать на прочность свою храбрость. Тогда я еще не знал, что самое худшее впереди.
Для большинства американцев участие Америки во Второй Мировой войне нивелировалось неподдельной любовью к своей стране, отражая необходимость и идеализм, чего не было в войне в Персидском Заливе. В войне с Ираком присутствовали серьезные моральные недостатки с обеих сторон. В годы Второй Мировой войны мы чувствовали себя оскорбленными: наша безопасность была под угрозой, наше выживание было под вопросом, наша земля была осквернена японским зверством в Пёрл-Харбор, унесшее около 2 500 жизней американских солдат. Конечно, был еще Гитлер, но мы, морпехи, не думали много о войне в Европе; то была операция сухопутных и военно-морских сил.
Красочные образы — храбрость, жертвенность, гордость, — волновали американских детей, особенно, таких как я, жаждущего стать морпехом задолго до того, как Хирохито стал Императором. Культура и традиции соединились во мне, порождая страстное желание воинской славы. Но вплоть до сегодняшнего дня я не считаю это желание нелепым или странным. Несмотря на деликатность вопроса о мире и миротворчестве, наше общество всегда имело кровожадную жилку, поощряя многих ребят воспевать искусство войны и наслаждаться тем, что они становятся легальными убийцами.
Ни единожды я слышал от своего отца, в котором под маской морского инженера скрывался дух поэта-философа, как он говорил с язвительной неприязнью, что естественный путь Америки — это война. Ему ли не знать, ведь война оставила неприятный след в памяти нашей семьи – мой дедушка, будучи 15-летним солдатом армии Конфедерации, и два двоюродных дедушки были убиты в той войне – стальная рука войны коснулась всех уголков нашей жизни. Это было в Вирджинии, в самом воинственном штате (за исключением Техаса), и настолько глубоко милитаризованным, что к середине 30-х годов он походил на вооруженный лагерь. В 20 милях от дома находилась военно-морская и воздушная база в Норфолке, Лэнгли Филд (сейчас называется база ВВС в Лэнгли), транспортный узел по переброске снаряжения и войск в Форте Юстис, прибрежная артиллерийская база в крепости Монро, военно-морская минная база в Йорктауне, судоремонтная верфь в Портсмуте. Эти места, во времена Великой Депрессии, выглядели преуспевающими. Мой отец зависел от армии, но она задевала его чувства – в целом, он был миролюбив, что сделало из него провидца.
Я никогда не забуду тот возвышенный момент его пророчества. Он работал инженером в «Newport News Shipbuilding», тогда, впрочем, как и сейчас, самой большой частной судостроительной верфи в стране, помогая создавать таких громадин, как авианосцы «Рейнджер», «Йорктаун», «Энтерпрайз», «Эссекс» и «Хорнет». Одно из моих ярких детских воспоминаний — спуск на воду авианосца «Рейнджер», Я видел, как жена президента Гувера разбила бутылку шампанского о борт судна лишь с третьей попытки, орошая ее таинством пены. Верфь граничила с многоэтажными домами, где мы жили. Шум от молотов, дрелей, других станков причинял моей маме невыносимые душевные страдания. К этому шуму часто добавлялся рев нового бомбардировщика Б-17с, «летающей Крепости», который взлетал с авиабазы «Лэнгли Филд»; иногда к нему присоединялись рокот военно-морских истребителей, и в один из жарких летних дней моя мама не выдержала. Обычно спокойная и благоразумная женщина, она начала резко жаловаться на ужасный шум, на его влияние на людей, потерю денег, беспорядок, тщетность – всё это, говорила она, для того чтобы поддержать обрюзгший армейский истэблишмент в мирное время. Мой отец, обычно такой обходительный с мамой, взорвался и назвал маму страусом, слепой к реальности. «Мы готовы к войне!», — объяснял он, указывая на меня, — «К войне, в которой, я молюсь, наш сын выживет, и если нам повезет, наши внуки тоже. Война, моя дорогая, это удел нашей нации – была и всегда будет. Мы будем участвовать в войнах всегда – пока у нас есть деньги и оружие!».
У меня до сих пор холодок от его пророческих слов. Они меня тогда сильно напугали. Хотя, гнев и мрачное предчувствие моего отца не помешали мне пойти в морскую пехоту спустя много лет, делая из меня жадного до знаний подмастерья в одной из войн, которую он так точно предсказал. Я был кандидатом в офицеры и хотел стать младшим лейтенантом, как казалось мне, это было самой прекрасной судьбой на свете. Летом 1945 года я получил свое назначение на тихоокеанский театр военных действий с его грязной опасностью и ужасом, который выглядел более угрожающим по мере приближения к нему. Война с Японией была настоящим кровавым адом; мы (несколько младших офицеров) не знали о судьбах своих товарищей в двух только что закончившихся мясорубках: Иво Джима (убито: американцев – 6 800, японцев – 20 000) и Окинава (убито: американцев – 12 500, японцев – 135 000). Я стал экспертом в этой ужасающей статистике.
Я со своими товарищами разделил судьбу многих других и видел то раскалённое до бела событие истории — атомную бомбу. Катаклизм произошел тот момент, когда я находился в тренировочном лагере, готовя свой взвод для вторжения на главный японский остров. Если бы война не закончилась с тем, невероятным по мощности, взрывом, мой взвод был бы участником в той последней кровавой бане (по приблизительным оценкам: американцев погибло бы около 100 000 человек, японцев – более 1 000 000 человек). После моего возвращения на гражданку, время текло медленно и спокойно; идея войны казалась такой алогичной, так что я выкинул из головы предсказание моего отца. Однако, отдых оказался непродолжительным, и в 1950 год произошел военный конфликт в Корее, и я будучи слишком безрассудным, чтобы оставаться в запасе, был призван снова на действующую службу. Расслабленный и изнеженный удовольствиями мирного времени, я больше не был морпехом-сорвиголова, и в полунедоверии месяцами тренировался длинными ночами в болотах Северной Калифорнии, изучая тактику пехоты, которую необходимо использовать, чтобы убить нового и безжалостного азиатского врага.
Моя удача покинула меня. Я был отправлен в запас из-за повреждения глаза. Что касается конфликта на Корейском полуострове, со временем он казался гораздо менее справедливым, чем Вторая Мировая война, и я не чувствовал вины в том, что не смог принять участие в нем. Много хороших ребят погибло в битве при Чосинском водохранилище; я испытал такую сильную душевную боль из-за многочисленных жертв (убито: американцев – 33 000, южнокорейцев и миротворцев ООН – 75 000, потери противников — свыше 2 000 000).
Я был слишком стар для войны во Вьетнаме, однако застал ее. Суровое утверждение моего отца в тот летний день всплывало снова и снова, в то время как война на юго-востоке Азии развернулась почти на десятилетие. Сыновья друзей гибли; все эти страшные годы моя душа изнывала от боли. Это была неотвратимая ужаснейшая катастрофа (убито: американцев – 58 000, южных вьетнамцев – 99 000, северных — более 1 000 000). Это так подорвало американскую мечту, ведь казалось едва возможным, что в наше время мы могли позволить себе такие людские жертвы.
И сейчас, записывая свои размышления, я вижу лица погибших ребят в арабской пустыне – лица светлые и внимательные, как у меня 40 лет назад – и с шоком осознаю, что эти дети возраста, даже не внуков моего отца, а его правнуков, и если бы он был жив сегодня, он бы увидел, что его неприятное предсказание не только стало явью, а исполнилось страшнее, чем он мог себе представить. Он бы убедился в своей правоте, что война – это удел Америки. И он бы удивился, также как и я, тому, сколько молодых ребят неважно какого государства, в конечном счете, были взяты в те жестокие скобки, которые историки используют при составлении списков погибших воинов. Мало ли, много ли, в любом случае предсказание исполнится.