Балтийские провинции или единое северное пространство. Концепция «Земли Юл».
Как формируется эстонская ментальная география
В 1998 году нынешний президент Эстонской Республики Тоомас Хенрик Ильвес опубликовал статью, в которой он развивал концепцию «Земли Юл» (Земля Рождества). [1] Ильвес использовал это поэтическое название для определения региона, в котором наименование Рождества отличается от традиционного: в Британии – «Юл», в Швеции, Норвегии и Дании – «Юль», в Финляндии – «Йолу». Этот регион также включает Эстонию, где Рождество называют «Йоул», но не включает такие регионы как Германия (Weihnachten), Латвия (Зиемассветки), Литва (Каледос), или в России (Рождество).
Цель Ильвеса состоит не в том, чтобы сделать интересное лингвистическое или историческое наблюдение, но указать на то, что эти страны, формирующие «Землю Рождества», имеют много общего. А самое главное, что эти страны, как ему кажется, разделяют основные ценности, что отражается в различных характерных чертах, которые могут быть объективно измерены, такие как низкий уровень коррупции или увлечённость технологическими инновациям. Ильвес обращает внимание на то, что во всех этих аспектах Скандинавские страны и Финляндия занимают ведущее положение в мире, а Эстония быстро приближается к их уровню, оставив далеко позади другие пост-коммунистические страны.
Концепция «Земли Юл» являет собой пример сознательной реконструкции ментальной географии. Она основывается на вполне правдоподобном допущении, что эти «регионы» не существуют в природе, а сформированы в головах людей. Для постижения окружающего мира люди обладают природной склонностью группировать вместе явления, которые выглядят имеющими что-то общее. Таким же образом мы поступаем с подавляющим большинством стран и наций Мира.
Такие группирования не обязательно объективны, поскольку всегда остаются открытыми для прений по поводу того, какие характеристики важны, а какие попросту второстепенны. Люди могут думать, что сама география предлагает наиболее надёжные руководящие принципы ментального картографирования регионов, но обычно это иллюзия. Например, роль морей может значительно варьироваться на протяжении истории: они разделяли страны на отдельные регионы, но они, также, связывали страны между собой, как это превосходно продемонстрировал Фернан Бродель на примере Средиземного моря. Аналогичным образом, Балтийское море на протяжении большей части прошлого тысячелетия исполняло обязанности скорее соединителя, чем разделителя.
Таким образом, география сама по себе не является существенным индикатором. Вместо этого нам необходимо рассматривать то, как взаимодействуют люди, и что связывает их вместе. Это приводит нас ко второй важной составляющей «регионо-творчества»: политике, или, точнее сказать, государство- и империо-строению. Империи, несомненно, влияют на регионо-строение в долгосрочной перспективе, потому что политика центральных властей влечёт за собой соответствующие последствия в различных частях страны. Однако следует напомнить, империи по самой своей природе содержат большое число различных наций и политических сообществ, которые оберегают свои отличительные признаки, традиции, и, зачастую, индивидуальную судебную систему и формы управления – и именно поэтому они называются «империями», а не «государствами». Таким образом, зачастую случается, что политические отношения властей и подчинённых – как это легко можно заметить – заслоняют гораздо более фундаментальные черты, отличающие различают разные части империи друг от друга, и соединяют их с другими регионами через границы политической карты.
Другая проблема, влияющая на объективность, заключается в том, что с тех пор как регионы сформировались, они закрепились в наших головах и языках, и от этого трудно избавиться, даже если обстановка на местах уже изменилась. Все эти проблемы можно наблюдать и в случае с Эстонией, и, несомненно, они подсказали Ильвесу и компании (необходимость?) реконструировать ментальную географию этой части мира. «Регионализация» Балтики в прошлом веке определялась политической историей, отбросившей длинную тень на все другие характеристики даже до сегодняшнего дня. После того, как Эстония, Латвия и Литва оторвались от Советского Союза, для мира потребуются сотни лет, чтобы перестать их называть «постсоветскими республиками», постепенно осознавая, что на самом деле между ними и, например, Белоруссией и Кыргызстаном на самом деле не так уж много общего.
Что не так с «Балтийским регионом?
Сейчас «страны Балтии» – широко используемый ярлык для этих трёх стран. Так к чему же изобретать «Землю Юл», если уже принят другой, казалось бы, нейтральный термин?
Важнейшая причина, похоже, заключается в том, что термин «Балтийский» всё ещё несёт в себе наследие советских времён и поэтому является постоянным напоминанием о менее счастливых временах в истории этого региона. Не лишне напомнить, что до Второй мировой войны Финляндия также рассматривалась как Балтийское государство. Финляндия, как независимое государство – точно так же, как Эстония, Латвия и Литва – возникла на руинах Царской России и была таким же объектом гитлеровско-сталинского пакта, как и все эти страны «сферы интересов» Советов. Однако сопротивление Финляндии позволило ей избежать советской оккупации, и после войны ей успешно удалось избежать включения в НАТО – так что теперь никто её больше никто не назовёт «страной Балтии». Таким образом, «страны Балтии», каким мы знаем этот регион сегодня, прежде всего и главным образом – наследие Советов, за которое люди не слишком стараются держаться.
Важно помнить, что это наследие напоминает нам о том чувстве уязвимости и необходимости обратиться к поискам более широких сфер принадлежности. Это, конечно, было причиной, по которой страны Балтии с таким энтузиазмом вступили в НАТО. А вопросы безопасности были центральными даже в случаях присоединения к организациям, не созданным для целей безопасности, таким как ЕС или Европейский валютный союз. Каждый новый уровень интеграции во всё более расширяющиеся Европейские и трансатлантические структуры рассматривался большинством прибалтийских государств как безусловно полезный для их безопасности и потому желательный.
Само слово «Балтика» не обладает какой-либо значимой связью с эстонской национальной идентичностью. Оно всегда было иностранным словом. Многие Европейские нации называли этот водоём «Балтийским морем», но у эстонцев для него есть своё название: «Западное Море» ( Lддnemeri). Термин «Балтийская» также зачастую используется для обозначения отдельной семьи языков в рамках индоевропейской языковой группы (на самом деле наоборот, индоевропейская семья, но балтийская группа, – прим. перев), но, опять же, эстонский язык не принадлежит этой группе. С точки зрения лингвистики, эстонцы ближе к финнам, что является ещё одним фактором, побуждающих их обращать свои взоры в поисках родства скорее на Север, чем на Юг. И, наконец, термин «Baltikum» (нем. Балтика) не является творением ни эстонского, ни какого-либо другого коренного населения восточного побережья Балтийского моря, но было придумано немецкими элитами, жившим в этих странах с тринадцатого до начала двадцатого века.
Происхождение понятия «Балтика»
Таким образом, когда мы ищем корни балтийской идентичности, мы вынуждены иметь дело с формированием национальной группы, которая даже никогда не жила в этом районе. Старшее поколение балтийских немцев – в Германии их называют «Deutschbalten» или иногда просто «Balten»—до сих обладают самобытностью, обусловленной общностью родины их предков. Однако необходимо заметить, что эти предки начали называть себя «балтами» только в девятнадцатом веке. До этого их провинциальная идентичность была гораздо сильней национальной. Немцы сформировали правящую и владеющую землёй элиту в трёх русских провинциях вдоль побережья Балтийского моря (с тех пор называвшихся «Балтийскими провинциями») – в Эстляндии, Лифляндии и Курляндии. Эти провинции, территории которых приблизительно соответствуют современным Эстонии и Латвии обладали собственными чётко различимыми политическими структурами, управленческими аппаратами и правовыми традициями.
В этом не было ничего необычного; на самом деле, для государств-конгломератов периода раннего нового времени было типичным, что территории, присоединённые в результате договора или пакта, сохраняли при новых повелителях свои отличительные черты. Балтийские провинции вели своё происхождение от начала шестнадцатого века, когда в сутолоке Ливонской войны была разрушена старая ливонская государственная система. Провинция Эстляндия возникла когда города и родовая знать самых северных владений Тевтонского ордена сдались королю Швеции. Лифляндия сформировалась из частей, сдавшихся королю Польши. Последний же гроссмейстер Ордена сохранил за собой некоторые территории в форме герцогства, присягнувшего на верность Польше – так возникла Курляндия. На протяжении семнадцатого века Лифляндия была шведской; как Эстляндия, так и Лифляндия были приобретены в начале восемнадцатого века Петром Великим и, наконец, с разделом Польши в конце восемнадцатого века Курляндия вошла в состав России.
Не смотря на административное и политическое деление, представление о том, что эти провинции друг другу соответствуют, сохранялось на протяжении всего периода раннего нового времени. Хронисты семнадцатого века зачастую использовали слово «Лифляндия» в качестве общего знаменателя для этих провинций, подчёркивая, что в данном случае термин охватывает провинции Эстляндия, Лифляндия, Курляндия и Семигалия, и его не следует путать с отдельной провинцией Лифляндия. Однако, такое использование термина, кажется, принадлежит к лексикону только буржуазных и церковных писателей. Дворянство же наоборот противилось обычаю объединять провинции в единое целое, и пыталась укрепить национальную идентичность за счёт региональной.
Одним из методов осуществления этого было растягивание истории провинции далеко за пределы нынешней временной шкалы, иногда весьма изобретательным способом. К примеру, одна из хроник, написанных одним высокородным эстонским дворянином в конце 17 века, утверждает, что самобытность провинции восходит ко временам дохристианской эры, когда языческие правители управляли могучим королевством «Истляндия» (Цstland). Это государство было завоёвано и обращено в христианство Датскими королями, основавшими в 1080 году герцогство Эстляндия. И это герцогство затем на протяжении истории фигурирует как независимый исторический игрок, меняющий своих покровителей взамен признания своих исторических привилегий.[2] Аналогичным образом знать противодействовала попыткам центральных властей навязать общую идентичность империи балтийским провинциям в целом. Такой конфликт идентичностей можно было наблюдать в ходе полемики по поводу «редукций» (возвращения короне дворянских поместий) в Лифляндии в конце семнадцатого века. Наиболее ярый противник редукции, Иоганн Рейнгольд фон Паткуль, был приговорён шведским Верховным судом в Стокгольме к смерти. Паткулю удалось сбежать из шведских владений, а затем оправдать свои поступки в серии публикаций (на самом деле, Паткуль был приговорён изначально к отсечению руки и конфискации всего имущества, а смертный приговор был вынесен уже позже, заочно за дезертирство и нарушение воинской дисциплины). Одно из обвинений шведской прокуратуры заключалось в том, что Паткуль предал свою родину («patria»), под которой, конечно же, имелась в виду Швеция. Паткуль ответил, что действовал как истинный патриот, потому что его «patria» была не Швеция, а Лифляндия, и он рисковал своей жизнью ради Лифляндии, как и положено поступать благородному патриоту.[3]
Балтийские провинции и Север
В ходе Великой Северной войны прибалтийские провинции Швеции были завоёваны Россией. Провинциальная знать и городские магистраты присягнули на верность царю, подтвердившему их привилегии и восстановившему потерянные в результате редукций владения. Естественно, что у дворянства не осталось никаких тёплых воспоминаний о шведском периоде. Соответственно оно не придавало особого значения шведскому наследию как части национальной самобытности балтийских провинций в Российской империи, не смотря на тот факт, что это наследие в данных областях было достаточно сильным, учитывая, что большинство шведских законов здесь было действительно до 19 века. Воображаемый собственный образ балтийского дворянства базировался, главным образом, на их правах и привилегиях, которые с их точки зрения были несправедливо попраны шведскими королями, а затем правомерно восстановлены русскими царями по соглашению о капитуляции 1710 года. Щедрость царей по отношению к их новым субъектам была оплачена верной службой балтийских немцев в российской армии и на государственной службе. Им удалось без особых затруднений совместить свою двойственную идентичность – провинциальную и имперскую.
Этот «счастливый брак» внезапно оборвался в середине девятнадцатого века, когда российские политики «славянофилы» начали работать над созданием единообразной империи. Это повлекло за собой аннулирование особого статуса прибалтийских провинций. Почувствовав в этом серьёзную угрозу, немецкие элиты трёх отдельных провинций осознали общность своих интересов и необходимость действовать сообща. Слово «Балтика» стало появляться в газетных заголовках, полемических статьях, исторических трудах и других местах. Чувство собственной идентичности укреплялось подъёмом национального движения в Германии, побудившим многих прибалтийских немцев рассматривать себя как людей с особой миссией распространения «Deutschtum» (немецкая самобытность) в менее цивилизованных частях мира.
Балтийские немцы никогда не ассоциировали себя с чем-то «Нордическим». На самом деле, в Средние века и Новое время «Север» был крайне нежелательным ярлыком, поскольку северные народы в целом считались дикими и нецивилизованными. «Северный» означал то же самое, что и «варварский». Во время Тридцатилетней войны в Германии была отпечатана листовка, пугавшая читателей северными варварами, воюющими в шведской армии. Она изображала три фигуры – саама, лива и шотландца, все в национальных одеждах и с традиционным оружием, но одинаково страшные на вид.[4] Подобным образом Россия так же рассматривалась многими как варварская страна, и поэтому помещалась скорее на севере, чем на востоке – это демонстрирует, как ментальная география влияет на то, где, по мнению людей, на самом деле располагаются страны.
Лишь в восемнадцатом веке «Север» начал приобретать более-менее позитивное значение. Одной из старейших и важнейших подоплёк для этого была концепция «Северной свободы». Эта идея о том, что Север стал бастионом свободы на пути распространения южных тираний, была разработана и продвигалась мыслителями эпохи Просвещения, такими как Монтескьё и Дидро [5]. В частности, свобода личности и участие в политической жизни класса крестьян были замечательным доказательством выдающихся позиций свободы как ценности в странах Севера. Крестьянская курия была довольно необычным явлением даже в Европейском контексте. В других местах Европы, где вообще существовали какие-либо представительские собрания, крестьянство «представляли» их благородные землевладельцы.
Свобода крестьян была совершенно чужда Нордической традиции балтийских немцев, считавших себя отеческими опекунами своих по-детски непосредственных подданных. С другой стороны, для шведских правителей в семнадцатом веке «нехристианское» и «негуманное» отношение к крестьянам в балтийских провинциях было постоянным кошмаром. Им не удалось отменить крепостное право в родовых владениях, но проекты облегчения участи крестьян, составленные в Стокгольме, были одной из первых причин, по которым период шведского правления в нарождавшейся в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков эстонской историографии, был назван «Добрым Старым Шведским Веком». В поисках альтернативы российскому и немецкому империализму скандинавские общества рассматривались как наиболее привлекательная региональная альтернатива.
Таким образом, эстонское националистическое движение было дополнено очень сильным нордическим фактором. Вдобавок к приданию особого значения роли Швеции в эстонской истории, историки-националисты разработали легенду о ранней истории, продемонстрировавшей тесную связь и сходство между восточным и западным побережьями Балтийского моря. Период до-германского завоевания получил название Век эстонских викингов, он овладел воображением людей и побудил к созданию ряда литературных произведений, изображавших подвиги эстонских викингов. Согласно распространённому мифу, одним из таких свершений стало уничтожение в 1187 году старой шведской столицы Сигтуны викингами из Эзель. Как видим, эстонцы стремились быть похожими на северян не только в отношении достижений их современного общества, но также и в отношении гораздо более сомнительных «пан-европейских» достижений их прошлого.
Нордизм и Эстония в период между двумя войнами
Когда мы оглядываемся назад на период становления в конце Первой мировой войны, появление независимых балтийских государств кажется предопределённым результатом. На самом деле он был не единственной альтернативой, обсуждавшейся местными политическими элитами того времени. Варианты включали создание Балтийского герцогства с немецким принцем в качестве монарха во главе (этот план активно поддерживался балтийскими немцами), присоединение Эстонии к Советской России (поддерживался некоторыми эстонскими большевиками), и создание союзного государства с Финляндией, Латвией и Литвой, или только с одной Финляндией. Также, предметом серьёзных дискуссий было союзное государство со Швецией.
Все эти дискуссии отражают определённое недоверие к жизнеспособности малого государства в конкурентном и зачастую агрессивном многонациональном мире. Вот почему даже после того, как суверенное эстонское государство было создано, поиск более широкого регионального включения – в частности в форме военного альянса – продолжился с прежней интенсивностью. Наиболее предпочтительным в глазах многих политиков был более широкий Балтийский союз, который должен был включать в себя Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву и, возможно, даже Польшу. Однако Финляндия не стала связывать себя с этим альянсом, поскольку она была больше заинтересована в более тесной кооперации с Швецией и другими скандинавскими странами; а шведы отговаривали финнов от связывания своей судьбы с их южными соседями. Поляки же были исключены из переговоров из-за их конфликта с Литвой за обладание Вильнюсом. Таким образом, всё, что осталось от этого, могущего стать более широким альянса – союз между этими тремя балтийскими странами, заключённый в 1934 году.
Это Балтийское сотрудничество не было, однако,повсеместно одобрено. Одним из самых яростных противников этого альянса был Ильмар Тониссон, утверждавший, что не существует такого понятия, как «страны Балтии». Он писал в 1937 году, что эстонцы, латыши и литовцы не имеют друг с другом ничего общего и попытки объединить их не просто искусственны, но, на самом деле, вредят интересам Эстонии. По словам Тониссона, «Балтийский регион» – изобретение балтийских немцев с целью сохранения их политического превосходства. Позже, эту региональную концепцию поддержали латыши, потому что балтийская кооперация соответствовала их геополитическим интересам. Эстонцы, однако, должны отделить себя от своих южных соседей и стать северной страной. И хотя Тониссон не скрывал эстонских интересов, которым способствует эта повестка дня, он подчёркивал, что идея жизнеспособна, потому что основывается она на фактической близости культур, языков и национальных характеров. Более того, Северные страны не будут возражать против такого расширения «Северной» концепции, потому что добавление Эстонии только усилит их военное сотрудничество, между тем как добавление к Латвии и Литве втянет их в возможное будущее столкновение между Нацистской Германией и Советским Союзом[6]
Добрый Новый Северный Век
Мечта о «Добром Старом Шведском Веке» никогда не покидала эстонское воображение. В 1990-х она принимала несколько странные формы. К примеру, успех партии роялистов на парламентских выборах в 1992 году может быть объяснён лишь тем фактом, что их предвыборная программа включала идею приглашения в качестве короля Эстонии «лишённого наследства» принца Карла Филиппа.
Сегодня эта мечта превращается в желание создать современное и богатое сообщество Северных стран с присущими им демократическими и культурными ценностями. Когда эстонские политические обозреватели время от времени спрашивают, можем ли мы действительно стать «скучной Северной страной», большинство людей категорически восклицают – «Да!». В этой части мира, было бы совсем неплохо для разнообразия вступить в скучный период истории.
Восстановление ментальной географии путём расширения понятия «Северный» – часть таких попыток. Однако, совершенно ясно, что Балтийские страны никогда не станут Северными только в результате разговоров об этом – как ни станут они ими, к примеру, путём замены цветных полос на национальных флагах крестами, как это было предложено одним эстонским журналистом. Путь в направлении Северного сообщества может лежать только через внутренние перемены и развитие.
Ссылки:
- “Jхulumaa ehk vaimse geograafia enesemддramine” [Yule Land or the self-definition of mental geography], Eesti Ekspress, 1998-12-24.
- Landrath Wrangell’s Chronik von Ehstland nebst angehдngten Ehstlдndischen Kapitulation-Punkten und Nystдdter Friedensschluss, ed. by K. J. A. Paucker, Dorpat 1845.
- Cf. Pдrtel Piirimдe, “The Pen is a Mighty Sword: Johann Reinhold Patkul’s Polemical Writings” in Die baltischen Lдnder und der Norden: Festschrift fьr Helmut Piirimдe, ed. by Mati Laur & Enn Kьng, Tartu 2005, pp. 314—341.
- Reprint in E. A. Beller, Propaganda in Germany during the Thirty Years’ War, Princeton 1940, Plate IX.
- Torkel Jansson, “Ьber den Begriff ‘Norden’ und die nordische Identitдt in Estland — unter besonderer Berьcksichtigung Narvas” in Narva und die Ostseeregion: Beitrдge der II. Internationalen Konferenz ьber die politischen und kulturellen Beziehungen zwischen Russland und der Ostseeregion, Narva 2004, pp. 29—45.
- Ilmar Tхnisson, “Eesti vдlispoliitika”, Akadeemia No. 3 (1937), 155—179; No. 6 (1937), pp. 355—397; republished in I. Tхnisson, Emajхe ддres, Tartu 1997).